Давайте, наверное, начнем с вызовов, с учетом этнических, культурных, национальных факторов. Вот здесь, наверное, уйдем с последнего, с национального фактора. Это будет моё послание тем, кто пиарится на попытках научить жизни центральноазиатские народы. То есть это мой вопрос, я его зачастую повторяла, повторяю и буду повторять для этих людей, что Союз распался. Это независимые государства, которые имеют право на самостоятельное принятие решений, что является ключевым моментом. Это, наверное, для тех, так сказать, деятелей, для которых нет жизни за пределами Садового кольца. Нужно принять тот факт, что республики Центральной Азии — это независимые государства, и они сами строят свою жизнь. Чем дальше ушёл от нас распад Союза, тем дальше, наверное, будет уходить понимание того, что когда-то мы были одним субъектом. Теперь мы пребываем в интеграционных объединениях. Да, у нас есть определённые дружественные, союзнические отношения, причём практически у всех стран Центральной Азии и России.
Но история не имеет сослагательного наклонения. Вернуть то, что было когда-то, уже не получится. Поэтому принятие и понимание о пребывании в составе Советского Союза будет уходить во времени. Потому что сейчас вошло в жизнь то поколение, которое даже и не жило при Советском Союзе. Мне было 15 лет, когда распался Советский Союз. То есть, я в каком-то моменте осталась советским человеком. Хотя могу сказать, что чувство ностальгии мне не присуще вообще, и по советскому прошлому не скучаю. Хотела бы я вернуться? Нет, не хочу. Меня устраивает та реальность, которая существует. Вот этот момент, наверное, можно обговорить, что вот это понимание должно присутствовать. Есть понятие исторической памяти. Существует понятие коммуникативное, понятие коллективной исторической памяти. Коммуникативная историческая память жива до тех пор, пока живы свидетели. А живые эти свидетели — это примерно жизнь 4–5 поколений. Условно, жизнь одного поколения — это где-то 25–30 лет. И вот не случайно зачастую то, что сегодня происходит вокруг тематики Великой Отечественной войны является очень закономерной вещью. Да, она неприятна, но мы наблюдаем момент ухода живых свидетелей. То есть, когда коммуникативная и историческая память переходит в коллективную. Именно в этот момент рождается миф. И мы сегодня эту ситуацию наблюдаем. Она нас может триггерить, она может быть нам неприятна, но ничего невозможно сделать. Такая вот особенность. Когда мы говорим о коллективной памяти, то она остается, и мы знаем, что она передается раз за разом.
Мы можем поговорить о Казахстане в составе Российской империи. Причем очень часто муссируются, однозначно навешиваются стереотипы, что влияние было полностью отрицательное. И колониальную политику царизма начинают сравнивать с британской колониальной политикой. И тут мне сразу же вспоминается прекрасный исследователь царской России Александр Моррисон, который любил повторять о времени империи и о цене империи. Мы вспоминаем одну из самых ярких колониальных держав — Британию. Но если мы вспомним, как Британия заходила в Индию, сразу приходит на ум Бенгалия. И если мы вспомним, что сегодня Бенгалия до сих пор — это одна из самых бедных провинций в Индии, вы увидите цену империи. Я не буду умалять и воинские поиски, и голод, который возник в 20–30-е годы. Мы должны понимать, что очень многие вещи, которые сегодня есть в Казахстане, они обусловлены тем, что Казахстан и Россия 500, а может быть и 1000 лет существуют вместе. Это культурно-исторический фактор понимания. А вот повлиять на этнику никак нельзя, потому что это процесс, который не зависит от нас. Мы можем просто изучать, фиксировать, но моделировать ни в коем случае не можем, потому что мы получим евгенику, которая осуждается и которая не признается как нормальное, адекватное воздействие в цивилизованных странах.
В каких областях проявляются наиболее острые проблемы нациестроительства в Центральной Азии? Да нет ничего такого острого. Может быть, что-то из Москвы видится по-другому. Я допускаю тот факт, что это разные инфополя. Даже тут создаётся эффект эхо-комнаты. Каждый из нас живёт в своём пространстве, и, вполне возможно, в России это может восприниматься одним образом. В Ташкенте это будет восприниматься другим образом, потому что люди живут в определённом кругу общения, и поступающие сигналы создают какой-то определённый эффект. Достаточно яркая фаза, потому что это молодые государства. И даже можно сопоставить своего рода с возрастом человека: 30 лет — полный сил, полный энтузиазма, полный какого-то большого числа идей и желания развиваться. Но тем не менее, это состоявшиеся государства, которые утвердили себя на международной арене, которые признаны международным сообществом, ну а проблемы у них есть, были и будут. Можно сказать, что государство — это большой социальный организм. Например, у человека есть проблемы со здоровьем, так и у государства есть какие-то социальные проблемы. Пока ещё идёт процесс становления, понимания, осознания, и он будет идти ещё достаточно длительный период. А в целом я вообще смотрю на ситуацию достаточно оптимистично, так как особенность людей в Центральной Азии такова, что они могут видеть рядом чужого. Они ценят мнение других людей. Вот, допустим, по-казахски. Есть казахское слово «Уят болады!» (рус. «Стыд будет!»). Оно очень часто используется в уничижительном контексте. Слово означает, что нужно вести себя достойно, иначе мне будет стыдно перед другими. Этот момент поведения будет характерен для центральноазиатских [народов]. То есть мы хотим быть достойными и хотим видеть рядом с собой достойных людей.